Грэм Джойс - Как бы волшебная сказка

У Питера в руке была крикетная бита. Не раздумывая, он непринужденно, будто переходя к калитке и собираясь выполнить удар, шагнул к подлецу. Взмахнул битой и хлопнул того по уху. Раздался точно такой же приятный звук, как по мячу, – кожи о дерево. Мальчишка рухнул как подкошенный.

Второй неприятель побледнел.

– Чертов псих, – сказал он. – Ты же мог его убить!

– Тоже хочешь? – поинтересовался Питер.

Все еще багровый, Ричи сорвал с шеи петлю и той же палкой, к которой она была привязана, стал колотить мучителя. Тот лежал на земле, закрывая голову. Второй мальчишка предпочел промолчать.

– Хватит. Хорош, – остановил его Питер.

На этом игра закончилась. Они молча пошли домой, оставив противника валяться на земле.

Много раз они вместе попадали в разные истории, и много раз им обоим доставалось.

Питер вздрогнул и оторвался от воспоминаний, когда кто-то в сером капюшоне внезапно распахнул дверцу с пассажирской стороны. Давно не бритый человек смотрел на Питера немигающими воспаленными глазами:

– Долго еще собираешься сидеть в машине?

– Что будешь, пиво или виски? – спросил Ричи.

– Пиво.

Ричи, видно, не слушал Питера, потому что плеснул виски в два стакана и один протянул Питеру.

– Какая неожиданность. Появился-таки.

Питер отхлебнул из стакана. Из супермаркета, специальное предложение – со скидкой. Откинулся на спинку кожаного дивана и оглядел комнату. Три электрогитары и пара маленьких усилителей. Одна огромная и дорогая на вид акустическая гитара. В доме порядок, только пыль кругом. Чувствовалось явное отсутствие женщины. За последние годы Питеру доводилось слышать, что Ричи живет то с той, то с другой женщиной; предполагали, что одна из них родила ему ребенка, но никакого признака детей или семьи не было заметно.

– Сигарету? – предложил Ричи, закуривая.

– Нет. Бросил. Да и вообще в доме уже никто не курит.

– В этом – курят. – И в подтверждение Ричи выпустил струйку дыма.

Ричи был очень коротко подстрижен. Когда-то у него были красивые длинные волосы, и девчонки влюблялись в их мягкие волны, да и Тара сказала, что влюбилась в него из-за его волос. Если такая кардинальная стрижка была призвана скрыть появившуюся с годами проседь в его шевелюре, то она лишь привлекла внимание к костистому черепу и бледной коже, туго обтягивающей его. Вены на лбу проступали чуть более прежнего и слишком уж голубели.

Теперь Ричи носил круглые старомодные очки, как Джон Леннон. Он поправил их и спросил:

– Слышал, ты теперь кузнец.

– Ковочный.

– В чем разница?

– Лошади. Подковы.

Ричи сморщил нос и отхлебнул еще виски.

– Никогда не ездил верхом.

– Благоразумно. Своенравные твари. Приходится в оба следить, как бы не лягнули в башку. – Питер показал на гитары. – Смотрю, не забываешь старого.

Ричи что-то буркнул в ответ.

– На корку хлеба этим зарабатываешь?

Насколько знал Питер, Ричи выступал в пабах, присоединялся к разным группам и выходил из них, не гнушался и сессионной работы.

– Да, на корку хватает. На полкорки. Ты живешь в «Старой кузнице», так? Есть жена, дети. Четверо детей.

– Да.

– Ты был здесь в Рождество. Я видал. Сидел в машине. Боялся зайти.

– Да.

Ричи осушил стакан и налил себе еще. Затем, словно запоздало сообразив, поднялся, протянул руку с бутылкой и плеснул Питеру. Опасно близко наклонил к нему стриженую седоватую голову и зло ткнул пальцем:

– Ты скотина! Скотина! Слышишь? Скотина, не разговаривал со мной все это время. Скотина.

Он вернулся и рухнул на кожаный диван.

Питер хотел ответить, что тут они оба виноваты. Но вместо этого сказал:

– Ну что, полегчало?

Ричи плотоядно улыбнулся:

– Еще бы. Очень даже полегчало. Теперь я совершенно спокоен.

– Что ж, хорошо, потому что я хочу тебе сказать кое-что.

Ричи прищурился.

– Тара вернулась.

Ричи впился глазами в былого друга. Ничего не сказал. Секунду спустя снял очки, протер краем рубашки, снова надел и посмотрел на Питера.

Двое мужчин сидели, молча прихлебывая виски.

5

Странно и таинственно, что я не могу безопасно для себя выпить десять бутылок шампанского; но, с другой стороны, само шампанское, если уж на то пошло, – вещь странная и таинственная. Если я пил напиток фейри, то и пить следовало бы по правилам фейри.

– С тех пор как ты ушла, мы здесь ни разу не были.

– Да, – ответила Тара. – Мама с папой говорили, что вы перестали здесь бывать. Но мне здесь по-прежнему нравится.

Питер покачал головой:

– Слишком мучительно было приходить сюда.

Аутвудс – это сотни акров дуба, рябины и березы, остролиста и тиса, дрожащих на краю кратера древнего вулкана и смотрящих сверху на долину реки Соар; незапамятная часть Чарнвудского леса. В здешних горах можно найти древнейшие окаменелости. В здешней минеральной почве растут редкостные растения. Поражающие размерами галлюциногенные мухоморы с красно-белыми пятнистыми шляпками, окружающие серебристо мерцающие березы, сосут сахар из их корней и возвращают им минералы и воду. Деревья сообщают энергию лесу. Это таинственное, странное место, где царит мрачная, наэлектризованная атмосфера, попеременно то тревожная, то расслабляющая. Земля разносит эхо шагов.

Тара всегда говорила: туда надо ходить, если обладаешь пылким воображением.

Или же все это всего лишь выдумки, и Аутвудс – просто обыкновенная часть древнего леса. Но даже человек, напрочь лишенный воображения, был бы потрясен, побывав там в определенное время года; в мае в лесу расцветали колокольчики, и это было захватывающее зрелище.

– И вы больше никогда не приходили полюбоваться колокольчиками?

– Нет, – ответил Питер.

Они шли с двумя ищейками, только Тара и Питер. Женевьева решила за Питера, что она к ним не присоединится.

Тара была в долгополом шерстяном пальто, которое казалось Питеру знакомым, и в нелепо длинном разноцветном шарфе, который он не мог забыть. Он был прав: оказалось, Мэри сохранила всю одежду Тары, завернула в полиэтилен и спрятала на чердаке. И не прикасалась все эти годы. Полиэтиленовая святыня во тьме и тишине. Питер все сжег бы.

Перуанская шапочка с ушами и кисточками, впрочем, была новой.

– Придумал что-то особое, – спросила она, – на Новый год?

– Оставался дома.

– Неужели?

– Спокойная ночь дома. В полночь открыл двери. Принес уголь и пенни. Вот и все.

– Не похоже на тебя. На прошлый Новый год устроил такую гулянку. Три дня домой не возвращался. Три дня!

Он остановился:

– На прошлый?

Она застыла на месте. Раскрыла рот и быстро отвела взгляд.

– То есть в последний раз.

Подняла с земли палку и швырнула вперед, чтобы собаки помчались за ней. Палка, вертясь, пролетела по воздуху и ударилась о березу.

– Знаешь, – сказал он, – когда у тебя четверо детей и зверинец на шее, то не до гулянок.

– Да.

Питер осторожно посмотрел на нее, стараясь, чтобы она этого не заметила. Сделал вид, что смотрит в сторону, когда она взглянула на него, и осознал, что она не часто встречается с ним взглядом сквозь темные очки. Скрывает какую-то позорную тайну, не иначе.

Но самым невероятным в Таре было то, как по-разному она выглядела при различном освещении. Женевьева обратила внимание на ее юный вид; и действительно, в мягком свете она вполне могла сойти за ровесницу его дочери или девушку лет девятнадцати. В то же время резкий солнечный свет проявлял горькие морщинки вокруг рта и смеющиеся – у глаз. Цвет лица казался неестественно свежим, а ее нежные и изящные руки, казалось, не знали ни дня работы. По крайней мере, если их сравнить с мозолистыми и в шрамах руками труженика-кузнеца.

Что-то в облике Тары, в ее хрупкости всегда возбуждало в Питере желание защитить ее. Часто он задавался вопросом, не от разных ли они отцов? Он был здоровяк под два метра, добродушный гигант, тугодум, по собственному признанию; она, напротив, – живая как ртуть, тоненькая и острая на язык. Он был земным, она – эфирным созданием. Он – глина и железо; она – огонь и грезы.

Ричи безумно влюбился в нее. Питер прекрасно видел, что происходит, как видишь надвигающуюся бурю: ты можешь не хотеть ее, но предотвратить не в силах. Именно Ричи поощрял ее в желании таскаться с ними на их выступления, когда Питеру было не по душе, что сестра в курсе всех его дел. Но однажды Питер увидел, как Ричи и Тара смеются определенным образом. Он тотчас же понял, что им суждено, что они обречены стать любовниками. Питер мгновенно увидел Ричи и ее, вознесенных восторгом любви на облака. Он больше тревожился за Ричи, чем за сестру.